Где властвует любовь - Страница 87

К оглавлению

– Нет, Колин. Ты…

– Мне надоело, что все считают меня не более чем… – Он осекся.

– Кем? – спросила Пенелопа, удивленная гримасой отвращения, мелькнувшей на его лице.

– Проклятие, – тихо выругался он.

Глаза Пенелопы расширились. Колин не часто позволял себе богохульство.

– Не могу поверить, – пробормотал он, отвернувшись.

– Чему? – взмолилась она.

– Подумать только, я жаловался тебе, – недоверчиво произнес он. – Я жаловался тебе на леди Уистлдаун.

Она состроила гримаску.

– Ничего, я привыкла. Очень многие это делают.

– Невероятно. Я жаловался тебе, что леди Уистлдаун назвала меня очаровательным.

– А меня она назвала перезревшим плодом цитрусовых, – заметила Пенелопа.

Колин остановился ровно настолько, сколько потребовалось, чтобы одарить ее обиженным взглядом.

– Наверное, ты неплохо повеселилась, слушая мои стенания по поводу того, что грядущие поколения запомнят меня исключительно по статейкам леди Уистлдаун.

– Как ты мог такое подумать! – воскликнула Пенелопа. – Я надеялась, что ты обо мне лучшего мнения.

Колин покачал головой.

– Не могу поверить, что я сидел здесь и жаловался тебе – леди Уистлдаун! – что ничего не добился в жизни.

Пенелопа встала с постели, не в состоянии спокойно наблюдать, как он мечется по комнате, словно тигр в клетке.

– Колин, но ты же не знал.

– Какая ирония! – Он испустил раздосадованный вздох. – Это было бы даже забавно, если бы не касалось меня.

Пенелопа открыла рот, но ничего не сказала, не зная, как выразить, что у нее на сердце. У Колина столько достоинств, что их трудно перечислить. Они не столь очевидны, как публикации леди Уистлдаун в: «Светских новостях», но более значительны.

Достаточно вспомнить веете ситуации, когда его доброжелательный, юмор разряжал обстановку, все случаи на балах, когда он проходил мимо самых популярных девушек, чтобы пригласить одну их тех, кто не пользовался успехом. А тесные, почти мистические узы, которые, связывают, его с братьями и сестрами? Если это не важно, то она не знает, что важно.

Но все это не те свершения, которые ему нужны для самоутверждения. Ему необходимо дать выход, своему писательскому призванию. Ему требуется занятие, которое убедило бы окружающих, что он представляет собой нечто большее, чем кажется на поверхностный взгляд.

– Опубликуй свои путевые заметки, – предложила она.

– Я не…

– Если ты не опубликуешь их, – сказала Пенелопа, – то не узнаешь, чего ты стоишь.

Их глаза на секунду встретились, затем Колин перевел взгляд на дневник, который она все еще держала в руках.

– Они нуждаются в редактировании, – пробормотал он.

Пенелопа рассмеялась, понимая, что победила. И Колин тоже. Даже если он еще не понимает, что победил.

– Все рукописи нуждаются в редактировании, – сказала она, шутливо добавив: – Кроме моих, пожалуй. Хотя, – Пенелопа пожала плечами, – мы этого уже никогда не узнаем, поскольку мне пришлось обойтись без редактора.

Он устремил на нее пристальны» взгляд.

– Как тебе это удалось?

– Что?

Колин нетерпеливо поджал тубы.

– Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Как тебе удалось издавать газету? Для этого ведь недостаточно написать статью. Нужно обеспечить ее публикацию и распространение. Кто-то должен был знать, кто ты.

Пенелопа протяжно выдохнула. Она так долго хранила эту тайну, что казалось странным разделить ее с кем-либо, даже если это ее муж.

– Это длинная история, – сказала она, взяв его за руку и увлекая к кровати. – Пожалуй, нам следует сесть.

Они с удобством устроились на постели, вытянув ноги и подложив под спины подушки.

– Я была совсем юной, когда это началось, – сказала Пенелопа. – Мне было семнадцать, и все произошло случайно.

Колин улыбнулся.

– Как такое может произойти случайно?

– Все началось с шутки. Я была так несчастна в свой первый сезон. – Она подняла на него посерьезневший взгляд. – Не знаю, помнишь ли ты, но в те времена я весила намного больше, и это притом, что даже сейчас меня не назовешь тростинкой.

– По-моему, ты само совершенство, – галантно возразил Колин.

Подобные реплики были частью его обаяния, делая его совершенно неотразимым в ее глазах.

– Короче говоря, – продолжила Пенелопа, – я была не слишком счастлива и дала выход своим эмоциям в довольно язвительной заметке о вечеринке, на которой я побывала накануне. А потом написала другую, затем еще одну. Я никак не подписывала их, просто писала для забавы и прятала в своем письменном столе. Но однажды я забыла убрать их со стола.

Колин подался, вперед, захваченный ее рассказом.

– И что случилось?

– Никого из домочадцев не было дома, и я знала, что они отлучились надолго, так как мама не оставляла, надежды превратить Пруденс в бриллиант чистой воды, и их походы за покупками занимали целый день.

Колин покрутил рукой в воздухе, призывая ее перейти к сути.

– В общем, – продолжила Пенелопа, – я решила поработать в гостиной, так как в моей комнате было холодно и сыро. Кто-то – скорее всего я – оставил окно открытым в дождь. Но затем я ненадолго отлучилась из гостиной, а вернувшись, обнаружила там поверенного моего отца. Он читал мои заметки. Я пришла в ужас!

– И что дальше?

– В первое мгновение я не могла вымолвить ни слова, но затем поняла, что он смеется, и вовсе не потому, что считает меня дурочкой. Ему понравилось, что я написала.

– Ты очень хорошо пишешь.

– Теперь я это знаю, – заметила Пенелопа с кривой улыбкой, – но не забывай, мне было семнадцать. И я не поскупилась на весьма нелестные характеристики для некоторых личностей.